«Хочется уверенности в завтрашнем дне»: Мария Елисеева о «Детях Марии»

«Хочется уверенности в завтрашнем дне»: Мария Елисеева о «Детях Марии»

«Это интервью открывает серию разговоров с людьми, которые пришли в благотворительность в разное время и которые, в силу этого обстоятельства, возможно, по-разному смотрят на базовые для сектора вещи, Даже те, кто начинали вместе, наверняка по-своему помнят ту реальность, в которой мы жили 20 или даже 10 лет назад, а кто-то из числа тех, кто работает в секторе только последние несколько лет, возможно, ее и вовсе не знает. Хотелось бы попробовать не просто сложить мозаику из образов и воспоминаний, но прежде всего — попробовать выделить главные ценности в надежде на то, что они окажутся общими», — Татьяна Тульчинская, директор фонда «Здесь и сейчас», поговорила с Марией Елисеевой, создательницей и бессменным директором Реабилитационного художественного центра «Дети Марии», одной из старейших российских НКО.

ТТ — Год официальной регистрации «Детей Марии» — 1997-й, следующей весной будет 20 лет работы. Скажи, пожалуйста, когда ты принимала решение о регистрации НКО, ориентировалась ли ты на кого-нибудь? Были ли чьи-нибудь примеры, чей-то опыт, с которыми можно было свериться? И кого ты вообще помнишь из той жизни?

МЕ — Хорошо помню театр-студию «Подвал», это была уже зарегистрированная организация, и я именно на них ориентировалась. Это они мне посоветовали зарегистрировать организацию, поскольку у нас все время возникала ситуация, когда наша устная договоренность с интернатом нарушалась в одностороннем порядке с их стороны, потому что они решали, например, наказать детей и не отпускать их на занятия. И, кроме того, нам уже тогда начали разные, в основном иностранные, организации предлагать гранты, а мы их не могли получить, т.к. не были юридическим лицом. Наш первый грант мы получали как раз через театр «Подвал», хотя он был на студию, но вот пришлось воспользоваться нашими добрыми связями с Юлией Шевелевой. Вообще, сначала у меня была идея зарегистрировать частный детский дом, потому что возникла группа детей, которых я очень хотела взять к себе. С этим проектом я пыталась обратиться в разные места, например в Министерство образования, но мне предлагали изменить концепцию и стать директором небольшого государственного детского дома, что не вписывалось в мои планы. В конце концов, я узнала о возможности патроната, который тогда активно развивался благодаря 19-му детскому дому и его директору Марии Терновской, и поняла, что, наверное, это выход. Мне не нужно было больше регистрировать частный детский дом, а вместо этого оказалось достаточно просто зарегистрировать общественную организацию, которая занимается с детьми творческим развитием. Сделать это мне очень помогла Ольга Алексеева, первый директор CAF. Мы с ней в ее коммунальной квартире на Новослободской ночами писали наш первый устав, в который вошла тогдашняя наша фактическая деятельность. К моменту регистрации в 97-м мы уже три года занимались как волонтеры с ребятами из детских домов.

ТТ — Скажи, пожалуйста, когда вы уже получили документы о регистрации, какое было ощущение? Что вы поставили некоторую задачу и решили ее? Или было чувство, что теперь вы присоединяетесь к некоему сообществу? Сейчас, когда появляется новый фонд, мы говорим ему: «Welcome to the club!», предполагая, что есть этот самый club. Услышала ли ты, что кто-то тебе вот так сказал welcome? Или никакого клуба еще не было совсем?

МЕ — Скорее, не было. Просто перед нами стояла практическая задача, которую надо было решить для того, чтобы приблизиться к цели. Регистрация дала нам возможность строить договорные формальные отношения с интернатами через Департамент образования и соцзащиты их района.

Ощущение было, что мы первые прокладываем эту тропинку, — все, что касается интернатов, тогда было новым.

Пожалуй, единственным человеком, с которым я советовалась, была Ольга Алексеева, она помогала все время. Когда у нас возникал какой-то запрос, я звонила ей и спрашивала: где мне взять автобус, чтобы возить детей? И она мне советовала.

ТТ — А когда начало возникать подозрение, что, похоже, вы на этом необитаемом острове не одни, то есть когда Робинзон встретил Пятницу, грубо говоря?

МЕ – Постепенно появлялось ощущение, что мы не одни. И, более того, довольно быстро на горизонте появились замечательные люди, про которых сразу было понятно, что у них более широкий масштабный подход по сравнению с нами. Вот Галя Чаликова, например. Про нее сразу было ясно, что она очень далеко и сильно замахнулась. Кто еще?… Кто-то был, конечно. Но вот из первых помню Галю. Потом, уже позже, в начале 2000-х, мы познакомились с Катей Бермант, например, но тогда уже было чувство, что в секторе уже есть очень много разного.

ТТ – А если ретроспективно посмотреть на прожитые «Детьми Марии» 20 лет, то были ли какие-то моменты, которые можно обозначить как рубежные в истории организации? И, если да, то почему эти рубежи появлялись? Может быть, это были какие-то внутренние темы, а может быть, наоборот, ответ на какие-то внешние вызовы? Что происходило, что можно было бы именно как тектонический сдвиг какой-то определить, и было ли? Или вы просто потихоньку развивались, и одни дети сменяли других?

МЕ – Конечно, менялись многие важные вещи. Например, в начале мы просто сами с моим мужем Ильей поддерживали всю работу студии финансово. Потом появились мои друзья клоуны, тоже частные лица, которые стали поддерживать нас — кто одеждой, кто красками, кто деньгами. И даже бывали ситуации, когда я искала деньги на зарплату для конкретных сотрудников, и платили мои друзья. Постепенно ресурсы накопились, мы почувствовали, что у нас есть возможности и достаточно финансирования для того, чтобы официально нанимать людей на работу.

До этого это были в основном волонтеры, сотрудникам всегда платил кто-то из своих – либо Илья Сегалович, либо моя подруга Джен Адамс, либо другие люди.

Вот это, наверное, была важная веха. То есть мы действительно стали организацией, в которой работают люди, у которых есть какие-то должностные обязанности и ответственность. Мне сразу это понравилось. Мы и сейчас очень любим работать с волонтерами, но мне кажется важным, чтобы были постоянные люди, чтобы на них было бы точно положиться, что не будет так, что кто-то из волонтеров не придет и группа детей останется без занятия. А когда у нас было уже много групп детей, стало особенно актуально, чтобы всегда точно можно было рассчитывать на определенных преподавателей.

ТТ — Это ваша такая внутренняя история, а если про окружающую действительность, про сектор вообще? Если попробовать вернуться в воспоминаниях на 20 лет назад и посмотреть, что изменилось за это время в целом, что сейчас принципиально иное, не такое, как было тогда? 

МЕ — Если совсем честно, я не знаю. Я люблю больше отвечать сама за то, что я делаю, и не успеваю, просто не могу успевать внимательно следить за внешним миром. Я все время это чувствую, каждый день. Почему-то так сложилось, что у меня очень большая нагрузка для моих слабых сил. Хотя мне очень бы хотелось быть в курсе новостей, я радуюсь всему, что я вижу, насколько сейчас все расширилось и углубились. Столько замечательных организаций появилось!

ТТ – А кто тебя поразил за последние хотя бы лет пять? Про кого хотела бы рассказать?

МЕ — Ой, подожди, я так боюсь кого-нибудь обидеть. Я вот Галю Чаликову очень люблю, помню, и мне очень радостно, что ее дело так развивается, что то, во что она так верила, сейчас стало таким сильным, мощным, что так много замечательных людей к этому примкнуло, что это все так профессионально. Еще ЦЛП чудесная организация. Но, в целом, у меня, скорее, импрессионистическая картина создается, из разных мазков — очень теплых, волшебных о разных организациях. Вот «Галчонок» еще вспомнился…   Очень боюсь кого-то забыть или не назвать, правда.

ТТ — Но это же не значит, что если ты сейчас кого-нибудь не назовешь, то ты его обязательно обидишь. Просто если было что-то яркое за последние годы, что запомнилось, если было такое что-нибудь, про что прямо хочется сказать «звезда зажглась», то ты скажи.

МЕ — Что мне очень нравится, так это то, что мощные профессиональные ресурсы подключились, такие, как Philin Рубена Варданяна. То, что бизнесмены приходят в некоммерческий сектор со своими часто правильными идеями. Наверно, их тоже надо как-то корректировать, чтобы это все в бизнес-подход не ушло.

Но мне нравится, что мы, художники, можем быть разгружены от многих вещей, нам не надо изобретать велосипед в смысле управления. Я хочу заниматься своим делом.

Я очень переживаю, если люди ссорятся. Я из-за этого, например, не могу Facebook почти никогда открыть, потому что я ужасно расстраиваюсь, когда начинаю читать комментарии, если это не самые близкие друзья. Мне особенно жалко бывает, когда понятно, что все это замечательные люди, все делают хорошее дело, при этом все переругались.

ТТ – Согласна, в ссорах ничего хорошего нет, но есть же какие-то принципиальные расхождения в подходах, в каких-то может быть этических нормах, и тут каждому важно как-то определиться по этим вопросам. Появился, в конце концов, этический кодекс фандрайзера. Ты в курсе?

МЕ — Я обязательно почитаю.

ТТ — То есть я правильно тебя слышу, что вы возделываете свою грядку, и поскольку вы это делаете хорошо и давно, то, по большому счету, в том, что касается непосредственной работы с подопечными, развиваетесь внутри себя естественно и постепенно? А что касается управленческой инфраструктуры, то это внешние организации, аутсорсинг фактически? Скажи, пожалуйста, а вот всеми этими новшествами последнего времени, базами данных CRM, например, пользуетесь? Активность в социальных сетях развиваете? И было ли ощущение, когда это все появилось, что теперь пришли технически грамотные люди и нас всех спасли, придумали там какой-то универсальный ключ, который сейчас все откроет и станет легче работать? Молодежь нынешняя, вот эти новые фонды, они жонглируют такими словами, многие из которых я, например, просто не понимаю. При этом, я согласна, что это очень важно знать и понимать актуальные тренды, и в какой-то момент у меня начинается просто нервная дрожь, что как же так, вот они уже где-то там далеко впереди, а мы до сих пор нет. Я не знаю, трясет ли тебя по этому поводу, может быть, у тебя просто нервная система лучше, чем у меня. Или вы все, что нужно, уже давно сделали, а я просто не заметила.

МЕ — Вряд ли мы сделали все. Но вообще, на самом деле, из того, что очень изменило нашу жизнь за эти 20 с лишним лет, – это, конечно, появление интернета. Во всяком случае, от этого происходит много хорошего. Одно хорошее последствие состоит в том, что теперь уже можно вообще отказать всем журналистам или 99 % из них. Что касается каких-то технических «продвинутостей», то да, меня тоже периодически охватывает такое ощущение, что я несколько отстала от поезда, но я все-таки думаю, что мне повезло, что у меня нет такой прямо суперострой потребности в том, чтобы ехать в первом вагоне. Потому что тут всегда какая-то палка о двух концах. Для того, чтобы иметь суперпродвинутых, ориентированных уже на бизнес-подход сотрудников, надо платить им такие деньги, которые, мне кажется, просто неправильно платить в нашей сфере. Не хочу сказать за весь сектор, но, наверное, есть проекты, где действительно специалисты стоят дорого. Конечно, зарплата — это важно, но все-таки надо помнить о том, что стоит на первом месте.

Для меня очень важно то, что приходят люди, пусть не очень профессиональные, но расположенные думать не о деньгах.

И, соответственно да, мы многое не умеем, но постепенно учимся. Может быть, если бы голод гнал нас вперед, мы быстрее бы овладели какими-то новыми навыками.

ТТ — Знаешь, если бы вы плохо работали, вы бы просто не существовали 20 лет, в конце концов. Есть огромное количество проектов, которые появляются, а потом довольно быстро сдуваются. Так что все-таки стабильность остается признаком мастерства. Вот то, что ты сейчас сказала про ценности, мне кажется очень важным. Возвращаясь немножко назад, мы сейчас говорим о том, есть ли вообще эти общие ценности в секторе? Давай поставим вопрос таким образом: что для тебя сигнал тревоги, что дает тебе ощущение, что происходит что-то не то?

МЕ – Мы сейчас говорим про сотрудников?

ТТ — Нет, шире, скорее про сектор в принципе. Есть ли какие-то истории, которые ты слышишь, например, и думаешь с грустью – в наше время такого не было. Может, их и нет. На самом деле, если их нет, этот ответ тоже засчитывается, это хороший ответ, это на самом деле ура. Просто вопрос все равно имеет право на существование. То есть было ли что-то такое за последнее время, что тебя очень сильно зацепило? Не надо имен, не надо никого конкретно, чтобы никого не обидеть, но просто фабулы, кейсы.

МЕ — Я не могу сказать, что я что-то такое конкретное помню, чтобы меня прямо зацепило. Разве что… Вот, например, наша с тобой история для меня очень важна, потому что ты была сначала с нами, ты росла вместе с нами, и мы росли вместе с тобой. Потом стало понятно, что у тебя есть еще что-то, что ты хотела бы предложить миру что-то такое, что не вписывалось в мое представление о том, что могу и хочу я. Не потому что считаю неправильным, а просто меня на это не хватит. У тебя было такое сильное, яркое желание охватить больше регионов, охватить больше детских домов, к которому я на тот момент, может быть, не была готова. Мне важно, когда новое происходит очень медленно, постепенно, как бы прорастает день за днем. Я сказала тебе тогда, что это действительно новый проект. И вот ты ушла и сделала этот новый проект. А сейчас иногда я вижу довольно сильную ротацию людей. Я боюсь, не связано ли это просто с тем, что в другом фонде заплатили больше. Это бы меня на самом деле расстраивало, если бы я знала, что люди меняют работу именно поэтому. Тут всегда важно знать причину. Я думаю, что, если человек проработал сколько-то, а потом ушел из-за того, что ему заплатили больше в другом месте, тогда и возникает вопрос про ценности. Потому что действительно можно разочароваться в чем-то, можно как-то пересмотреть свои возможности или просто заново влюбиться во что-то и в кого-то в плане работы. Но если все упирается в деньги, то немного страшно.

ТТ — Я тоже об этом думаю, потому что я вижу, что кадровый рынок в секторе стал очень подвижный. И действительно в том, чтобы что-то менять, нет ничего плохого, но вопрос в причине этих изменений. Тут я на 100 % согласна. Скажи, пожалуйста, все-таки, если вернуться к «Детям Марии», есть динамика какая-то, вы куда-то двигаетесь? Какие-то стратегические цели сейчас есть? Потому что у вас накоплен такой опыт колоссальный, что именно он может мешать ставить себе какие-то новые серьезные стратегические цели. Или, все-таки, вы какие-то ориентиры себе наметили на ближайшие, допустим, 5 или 10 лет?

МЕ — Конечно, есть большие планы, и мы над ним работаем. Очень хочется обрести полную независимость в смысле помещений. Морально меня сейчас спасает моя мастерская на даче, потому что над нами постоянно висит угроза потери двух помещений, которые принадлежат управе. Это же тендер, — и никогда не знаешь, пройдешь или не пройдешь. А мне хочется уверенности в завтрашнем дне. Мне хочется построить еще 2-3 таких места, которые будут иметь разный смысл, которые были бы моими и ни от чего не зависели. Это будет наш лагерь, который может быть также использован для других организаций, я знаю, что есть огромная нужда в этом. Я понимаю, насколько всем нужно место для семинаров, арт- и образовательных конференций. Мне очень хочется это сделать. Потом мне хочется иметь место для старших выпускников, которых становится все больше и больше. Есть уже «Пеликан», который вырос из «Детей Марии», это фонд, который был зарегистрирован нами в 2008 году для выпускников интернатов и молодых людей, которые переходят из детских психоневрологических интернатов во взрослые. Одним словом, это фонд для тех, кому 18+. Мы много сейчас работаем в этом направлении.

ТТ — Это тоже тектонический сдвиг.

МЕ — На самом деле он не был тектоническим, я объясню, почему. Это все накапливалось, это все уже происходило, уже было работой, уже имело место, но просто не было формализовано. Это все происходило под крылом «Детей Марии». Но когда это приобрело уже серьезные масштабы, и количественные, и качественные, стало понятно, что надо зарегистрировать новую организацию либо перерегистрировать «Детей Марии». Трудно руководить двумя организациями, посмотрим, как будет дальше, но пока это работает. Кроме того, я очень хочу создать в ближайшем Подмосковье место, которое было бы утром школой, а вечером — художественной студией. Чтобы дети из обычных семей и дети из детских домов на какое-то время пересекались в художественных мастерских.

Потому что для меня попытка сблизить два мира — детей домашних и детей интернатовских — отдельная важная тема.

ТТ — Это вполне уже себе стратегия. И действительно прекрасная задача на несколько лет вперед, она за один месяц не решается, а в перспективе решается вполне. Зная тебя, я совершенно не сомневаюсь, что в каком-то виде все обязательно получится. Собственно основные вопросы, которые я хотела задать, я задала. И, традиционно уточняю в конце, есть ли что-то, о чем я не спросила, а ты хотела бы сказать? Чтобы не упустить что-то важное.

МЕ — Я уже это сказала, но важно это еще чуть-чуть развернуть, что дело не только в детях, а в обществе. Я хотела и хочу еще сделать арт-клуб, где выпускники интернатов могли бы готовить, заниматься искусством, — и это будет пространство, открытое для всех. И сейчас в студию, конечно, люди приходят. Но здесь тесно, мы задыхаемся… Очень хочется, чтобы была возможность полноценного общения. Потому что ребятам очень не хватает взрослого внимания! И бывает замечательно, когда те родители, которые привели своих детей на творческие занятия, еще немного внимания уделяют ребенку из интерната, который сидит рядом с их ребенком и тоже лепит из глины, – для меня дороже просто ничего нет. У нас есть некоторые дети, выросшие в больнице, и они сильно отличаются от детей из детских домов, их уровень образования совершенно другой. Как так? Почему тот ребенок, который много лет провел в больницах, и читает лучше, и говорит совершенно иначе? А оказывается потому, что родители, которые там со своими детьми лежат, детдомовского жалеют и дружат с ним, общаются, развивают, книжки дают. Бывает и такое, хоть и не всегда.

И еще мне кажется, здорово было бы, чтобы были возможности делиться опытом, потому что к нам приезжают, к нам обращаются, пишут нам. Очень бы хотелось иметь возможность делиться с людьми своими наработками, иметь для этого площадку. И вот сейчас все упирается исключительно в помещение. Сейчас я всех, кто хочет прийти и посмотреть, как идет работа, приглашаю к себе на дачу, потому что в московской студии просто не протиснуться. Далеко ездить мы просто не можем, я люблю всех приглашать к себе. Хочется, чтобы можно было посмотреть, придя к нам, наши работы. Я хотела бы иметь возможность куда-то, кроме как к себе домой, на свою площадку приглашать людей и помогать им, может быть, перенять наш опыт или делать с ними что-то вместе.

Источник ФИЛАНТРОП

| Благотворительность

АРХИВ ПО МЕСЯЦАМ