Руководитель клуба «Азбука приемной семьи» благотворительного фонда «Арифметика добра», писатель и приемный родитель Диана Машкова рассказала Ольге Алленовой, почему в России по-прежнему много сирот и в чем особенности воспитания приемных детей-подростков.
«Я всех там ненавижу»
Почему вы решили принять в семью подростков? У вас уже был опыт приемного родительства?
Все началось с субботника в детском доме. Это было десять лет назад, и тогда мы с мужем решили взять в семью девочку из этого детского дома. У нас уже была старшая дочь, и хотелось просто кому-то помочь. Но тогда не сложилось. У девочки были родственники, которые ее навещали. А еще — хронические заболевания, гепатит и ВИЧ, и мы тогда не знали еще, что с этим делать. Это сейчас я не боюсь диагнозов, а тогда нас пугали все вокруг, и мы встретили колоссальное непонимание со стороны знакомых и друзей. Но все случилось правильно: мы были совершенно не готовы. Мы ничего не знали про адаптацию ребенка в семье, про особенности детей-сирот. У нас были одни розовые очки на двоих. После этого лет семь мы просто читали все, что могли найти на эту тему. Обсуждали, думали. А в 2012 году депутаты приняли «закон Димы Яковлева», и он нас ошеломил. В тот же день мы, проговорив весь вечер, решили, что теперь точно усыновим, потому что возможностей у детей стало еще меньше. К тому времени стало обязательным посещение школ приемных родителей (ШПР), чему я очень рада. В ШПР постоянно говорили о том, что ребенок во многом формируется до трех лет, в раннем возрасте корректировать поведение легче, чем потом, и привязанность формируется лучше. Поэтому мы решили взять маленького, до пяти лет. Все как у всех. Стали искать. В опеке нам сказали: «Детей такого возраста вообще нет, на них очередь». Сейчас я понимаю, что мы просто не сформулировали запрос. Мы ведь не искали здорового ребенка. Мы могли забрать ребенка с проблемами здоровья, любой национальности, но мы не знали, что об этом нужно говорить. Я сидела сутками в банке данных, листала страницы. Звонила операторам. А детей в базе огромное количество — смотришь в эти лица, и хочется рыдать, испытываешь колоссальную вину.
Чувствовали себя покупателем в магазине?
Да, ужасное чувство. Сейчас я уверена в том, что не семья должна выбирать себе ребенка, а специалисты должны подбирать семью для ребенка.
А тогда, не справившись с базой детей-сирот, мы поехали летом, во время отпуска, по регионам. Во многих органах опеки мы вставали в очередь и оставляли копии документов. И осенью нам позвонили. Летом отказников, видимо, не оформляли, и они лежали в больницах, а осенью разом всех оформили и стали звонить кандидатам. Мы приехали с нашей старшей дочерью Нэллой, она с семи лет наш семейный двигатель. Нэлла сказала: «Давайте всех усыновим». Принесли двухмесячную Дашу — развернули одеяло, показали ручки, ножки, сплюснутую голову. Ну, правда, было ощущение, что ты в магазине. Есть счастливые люди, которые сразу чувствуют, что это их ребенок. У нас ничего такого не было. Мы просто видели, что вот девочка и ей нужна семья. Мы удочерили Дашу.
Уже через полгода совместной жизни я поняла, что это мой ребенок, и я не готова с ней расставаться. Она веселая, сообразительная, заводная. Папу очень любит, по дому любит помогать. Если я что-то делаю, ей тоже надо тряпку и пылесос.
А почему вы решили принять в семью еще и девочку-подростка?
Когда погружаешься в проблематику сиротства, хочется вытащить из системы побольше детей — с этим столкнулись многие приемные семьи. Когда Даше-маленькой был год, я случайно наткнулась в интернете на видео-анкету Даши-большой, ей было 12 лет. Анкету сделала организация «Про-мама». Даша говорила, что у нее сейчас тяжелый период в жизни, но для чего-то он ей нужен, и его надо пережить, чтобы начались изменения к лучшему. Я никак не могла представить себе, что подросток может так мудро рассуждать.
Даша искала только гостевую семью. Она не хотела с кем-то жить — только приходить в гости. В ролике она рассказала, что общается с кровной мамой. Потом оказалось, что ее мама находится в местах лишения свободы, осуждена за наркотики. Детство у Даши было тяжелое, но благодаря тому, что она прожила в семье девять лет и сохранила привязанность к матери, она осталась абсолютно сохранным ребенком, у нее прекрасный интеллект, память, внимание.
Мы оформили гостевой режим, каждую пятницу я за ней приезжала и везла домой. Дома мы занимались обычными делами, никто не делал праздника из ее появления. Занимались уборкой, делали уроки, ходили в кино. И где-то через три месяца такой жизни, отвозя Дашу в детский дом, я услышала от нее: «Я туда не могу больше возвращаться, я всех там ненавижу». Мы оформили опеку, и она стала жить у нас.
Первый год самый трудный?
Да, трудно было всем. Когда ее маму забрали, Дашу увезли в приют, где решетки на окнах и видеокамеры даже в душевой. Она как-то даже сказала мне: «Я ничего плохого не сделала, а меня закрыли, как преступника в тюрьму». Она очень дисциплинированная и собранная, но на весь мир у нее огромная обида. Ее ключевая фраза до сих пор — о том, что вообще никому доверять нельзя. Потому что взрослые сильно ее подвели. Мама сделала ошибку, попала в тюрьму. Есть папа, у него все прекрасно, другая семья. И у него не возникло мысли, что он мог бы спасти Дашу от приюта, от детского дома. У нее много родственников, но никто не взял ее к себе.
Конечно, ей с нами было сложно. У Даши есть особенность — перевернутая привязанность. Это часто возникает, когда ребенок в семье вынужден быть взрослым. Мама периодически оказывалась не способной заботиться о себе и детях, и Даша о ней заботилась. Она могла в пять лет пойти в магазин, к соседям, попросить продукты, приготовить, покормить маму. И она к этому привыкла. Было непросто объяснить, что у нас в семье мама с папой главные, они создатели этой семьи. Она категорически отказывалась принимать какие-то правила.
Все обострилось еще больше из-за неясной ситуации с ее мамой. Пока детский дом пытался через суд лишить маму родительских прав, Даша ее отстаивала: писала заявление, что поддерживает с ней контакт и вернется к ней, как только маму отпустят на свободу. Суд отклонял иск детского дома. И мы с самого начала понимали, что Даша решит сама, с кем она станет жить, когда выйдет мама.
Когда Даша пришла жить в нашу семью, до освобождения ее мамы оставалось полтора года. Первый год она не позволяла себе пускать корни. Жила как на чемоданах. Это было видно по ее отношению: она могла резко ответить на самые нейтральные замечания, могла выругаться или расплакаться. Срывалась, обвиняла, кричала. Мы извелись за это время. Мне было понятно, что ей страшно, что остается все меньше времени до принятия решения. Я видела, что Даша уже не хочет возвращаться назад. И остаться с нами для нее значило предать маму. Я много с ней говорила о том, что взрослые отвечают за детей, а не наоборот. И в 15 лет невозможно быть взрослым, чтобы изменить жизнь другого человека. Нужно для начала получить образование и профессию, чтобы помочь маме. Она долго принимала решение. Нам очень помогли и сотрудники детского дома, и органы опеки. Ей объясняли, что у нее и так не было детства и нужно позволить себе побыть ребенком.
В результате Даша сказала: «Я с вами хочу остаться». И все сразу изменилось. Она стала совершенно другой. Она разрешила себе любить нас, сохраняя любовь и к кровной маме.
Как у Даши сложились отношения с вашей кровной дочерью?
У них три года разницы, поэтому какого-то серьезного соперничества не было. Было как у всех детей: «Отдай мою расческу!», «Ты куда дела мои шорты?». Конечно, решение о том, что Даша будет жить в нашей семье, принималось при участии Нэллы. Я показала ей ролик и спросила, могла бы она подружиться с такой девочкой. И только после ее согласия мы поехали встречаться с Дашей. Первое время Нэлла была для Даши ориентиром во всем: младшая сестра не знала, как себя вести, что можно, а что нельзя. Я отвела ей отдельную комнату, но она переселилась в комнату к Нэлле. Они все делали вместе, Нелла знакомила ее со своими друзьями. Потом эта потребность пропала, Даша переселилась в отдельную комнату, теперь у нее свои друзья, свои прогулки. У Даши, конечно, есть ревность ко всем, кому я уделяю внимание. Ей все время кажется, что ее обходят вниманием, ущемляют.
Это ведь характерный признак детей из сиротской системы.
Да, это следствие того, что ребенок долгое время был обделен — в еде, внимании, ресурсах. И этот голод не утоляется. Но мы много об этом говорим. Она ведь сама не понимает, что с ней происходит, ей плохо, ей кажется, что ей чего-то не додают. А наши беседы ей помогают.
А потом вы привели домой еще одного подростка.
Гоша жил в том же детском доме, где и Даша. Мы приходили к Даше, и он сам к нам подошел. Когда мы познакомились, ему было 15. Он прочитал мою книгу «Если б не было тебя», рассказал, что пишет стихи. Мы стали с ним общаться в соцсети, и он попросился к нам в гости. В детском доме ему разрешили. Он ездил к нам пару месяцев. За это время мы о нем многое узнали. Он не сдал экзамены в девятом классе, не ходил в школу — прогуливал. Его судили за кражу — он с друзьями украл в спортивном магазине какую-то вещь, ребята разбежались, а его поймали. Суд отпустил его по амнистии.
Вас это не испугало?
Нет, я понимала, что он хочет показать друзьям свою «крутизну», но эта кража — не его внутренняя потребность. За то время, что он приходил к нам, в доме ничего не пропало. И это было доказательством того, что он что-то понимает в отношениях. Я не представляла себе, что мы его заберем в семью — в доме две взрослые девчонки — но мне хотелось ему помогать, быть его наставником. Я позвала его в наш фонд, он стал приезжать. Мы в фонде часто проводим мероприятия, в которых участвуют подростки и кандидаты в приемные родители. Потому что в основном люди настроены на самых маленьких детей, а подростков не рассматривают вообще. И мы хотим дать им шанс узнать друг друга. К Гоше во время этих встреч присмотрелась одна семья, оформили опеку. Меня смущало, что Гоша был единственным ребенком в их семье, но это решение было обоюдным. Три месяца он там прожил, а потом пришел в органы опеки и сказал, что вернется в детский дом. Оказалось, что в семье его слишком быстро начали перекраивать на свой лад: нельзя было гулять на улице, из школы он должен был идти сразу домой, его комната должна быть идеально чистой, нельзя было ездить в детский дом общаться с друзьями, а в этом детском доме прошли 16 лет его жизни. И он просто устал. С семьей работал психолог, но это не помогло. Гоша настроился вернуться в детдом. Но вдруг выяснилось, что в свой детский дом он не вернется, а попадет сначала в приют. Это его испугало, и он позвонил нам. Мы начали собирать документы. И получилось, что Гошу передали из семьи в семью. Опека нам говорила, что он у нас тоже не задержится, сбежит. Но он с нами уже десять месяцев.
Как его приняли другие дети?
Даша-большая — болезненно. Она не хотела писать согласие на прием Гоши в семью, мы ее с трудом убедили. У нее, видимо, был страх, что моего внимания и любви на них всех не хватит. Первое время она его игнорировала, но через два месяца они стали лучшими друзьями. Даша вспыльчивая, и Гоша часто ее успокаивает, когда она ссорится с друзьями. У каждого из них своя личная жизнь, свои друзья, своя комната. Гоша стал учиться. Мы пригласили репетиторов, он окончил девятый класс. Он стал волонтером в нашем фонде — ему нравится работать с детьми. Летом решил стать педагогом дошкольного образования. На семейном совете мы решили, что оплатим ему обучение в колледже МГПУ.
«Люди снова должны привыкать к тому, что приемный ребенок — это нормально»
Вы против тайны усыновления?
Мне кажется, это имеет смысл, только если речь идет о внешней среде. Можно скрывать это от общественности, которая не очень хорошо разбирается в специфике сиротства, но нельзя скрывать от своего ребенка историю отношений, потому что это пожизненный обман.
То есть даже от младшей дочери вы ничего не скрываете?
Она знает свою историю. Мы пытались найти ее маму. Это молодая женщина, страдала алкоголизмом, ее привезли рожать в инфекционный роддом, потому что ни анализов, ни карты у нее не было. От девочки она там отказалась. Даша была ее пятым ребенком.
А зачем вы пытались ее найти?
В подростковом возрасте у ребенка возникает потребность знать о своих корнях, происхождении, и многочисленные исследования говорят, что приемному ребенку очень важно рассказать о его происхождении намного раньше. Эта потребность связана с его самоидентификацией, с его правом знать правду. Часто бывает, семья скрывает от ребенка правду, а он узнал и тоже скрывает свое знание, и вся семья живет в условиях недоверия и лжи. Многие дети, обнаружив в подростковом возрасте, что они не кровные в семье, бегут из дома, думают о самоубийстве, перестают доверять приемным родителям. И потом их это мучает всю жизнь. А если ребенок с детства воспринимает это как данность, то ему легче себя принять. Одна мама родила, а другая воспитывает — для ребенка это нормально.
Даше сейчас три года, примерно с года я рассказываю ей сказку на ночь о том, как долго мы ее искали и нашли.
И как она это воспринимает?
Ей очень нравится эта сказка.
Чем вообще обусловлена тайна усыновления в нашей стране?
Если посмотреть назад, то в дореволюционной России детей открыто принимали в семьи, никто этого не скрывал. Смертность была высокая, дети сиротели, их забирали соседи или родственники. Это было в порядке вещей. Тайны начались в эпоху репрессий: после ареста врага народа его дети тоже могли пострадать, и, чтобы их не вычислили в новой семье, им меняли имена и все исходные данные. Но сейчас-то чего бояться? Наоборот, об этом надо говорить. Опыт приемных семей должен менять мировоззрение общества. Люди снова должны привыкать к тому, что приемный ребенок — это нормально. А у нас детские дома забиты подростками.
У знакомой семьи приемный ребенок стал говорить маме: «Я помню, что ты меня отдала в детский дом, а потом забрала». У него образ одной мамы накладывается на образ другой. Вот эту путаницу нельзя создавать. Есть очень простая технология, чтобы этого не допускать. Называется — «Книга жизни». Мама и папа садятся с ребенком за стол и делают фотоальбом с момента его рождения, хотя они этот момент не видели. Что-то рисуют, что-то пишут, где-то наклеивают фотографии. Это история ребенка. Дальше он сам решит, как этим воспользоваться.
Многие родители боятся раскрывать тайну, потому что в обществе много стереотипов. Ребенка могут дразнить в школе, педагоги могут считать его «ущербным» — вы же наверняка о таком слышали.
Если я веду ребенка в школу, то считаю своим долгом взять туда несколько книг Людмилы Петрановской. Например, книгу «К нам в класс пришел приемный ребенок». Я так поступила в обоих случаях со старшими детьми. Не надо жалеть времени, нужно рассказать педагогу о том, кто такой приемный ребенок и зачем его взяли в семью.
То есть приемным родителям, которым и так не просто, нужно еще и просвещать общество?
Конечно. А кто еще это будет делать? Это наша задача, наша работа, раз уж нам доверены наши дети. Скрывая, мы добьемся лишь того, что общество будет испытывать к приемным детям все больше агрессии. То, что неизвестно, всегда пробуждает животный страх. 70 лет дети-сироты были заперты за высокими заборами, о них никто не знал. Из поколения в поколение передавались какие-то недосказанные страшилки. Когда-то надо же это менять! Но пока мы не придем к пониманию того, что усыновить — это так же естественно и нормально, как и родить, эти проблемы не исчезнут.
А у ваших детей в школе были проблемы?
Когда средняя наша Даша пришла в школу, началось какое-то непонятное брожение, звонки родителей директору и классному руководителю: тут ребенок из детского дома появился. Я поговорила с классным руководителем, все ей рассказала, книгу принесла. А она уже потом всю остальную работу за меня сделала, с родителями поговорила, и я ей очень благодарна. Сейчас у Даши есть друзья в классе, к ней хорошо относятся. Когда ты открыт и даешь людям информацию на опережение, у них просто не возникает желания что-то додумать.
«Невозможно выбрать гарантированно здорового ребенка»
Вы сказали, что детские диагнозы и болезни многих приемных родителей уже не страшат. Почему? И почему у нас в сиротской системе все еще много детей с ВИЧ, хотя в США, например, этот диагноз уже никого не пугает?
Сейчас появилось много информации и понятна технология ухода за ребенком с ВИЧ. И я знаю много семей, которые принимают и воспитывают детей с ВИЧ. Такому ребенку необходим регулярный прием таблеток. В остальном его жизнь — самая обычная. Вирус иммунодефицита передается только через кровь, при незащищенном половом контакте или через материнское молоко. Дети в детском доме живут вперемешку, едят из одной тарелки, облизывают чупа-чупсы общие, никто не заразился. ВИЧ не заразен в быту. Он даже выведен из разряда смертельных болезней — это просто хроническое заболевание. И если семья подготовлена, проблем никаких не будет. Просто у нас люди еще с девяностых годов напуганы этим диагнозом — информации было мало, зато кругом была антиреклама про то, что «ВИЧ — это смерть», хотя ВИЧ не равен СПИДу. Бедные дети, которые в тот период попадали в дома ребенка, лежали в инвазивных боксах, к ним медсестра в резиновых перчатках подходила несколько раз в сутки, чтобы покормить и переодеть. Они человеческих рук не чувствовали, никакого внимания и тепла не получали. Это самая страшная история, которую вообще можно придумать. Но постепенно информации становится больше, люди тоже меняются.
Внутри семьи стало что-то меняться, но в детском саду или в поликлинике, наверное, по-прежнему напрягаются, когда видят такой диагноз?
Родители не обязаны рассказывать об этом всем подряд. Да, врачи узнают. Да, в детском саду в медкарте увидят. Но родители могут заранее обговорить с кем-то из руководства сада, что эта информация закрытая. Хотя иногда даже в поликлиниках бывают казусные ситуации, когда принимающий врач подскакивает и начинает бегать от ребенка с ВИЧ. Пока информации мало, отношение общества к людям с ВИЧ не будет хорошим. Ее должно быть много. Да, в учреждениях все еще много детей с ВИЧ-контактом. Вот родился ребенок от мамы, у которой ВИЧ. И непонятно, будет у него ВИЧ или нет, до двух лет это понять невозможно. Чаще диагноз снимается, но кандидаты боятся. И дети живут два самых важных года своей жизни в сиротской системе, потому что общество их боится. Хорошо, что в последние годы таких детей все чаще берут в семьи.
У нас в стране приемных родителей часто пугают «плохой генетикой» детей-сирот. Что вы об этом думаете?
Все эти мифы появляются от необразованности, нехватки информации. Невозможно выбрать гарантированно здорового ребенка, понимаете? Это так же, как и с кровным ребенком: во время беременности не знаешь, каким он родится. Какие-то диагнозы ставятся только к трем годам. ДЦП только к году диагностируется. Поэтому тут важно просто решить для себя: я принимаю ребенка, а с теми проблемами, которые появятся потом, буду работать. Мы с мужем с самого начала четко понимали, что кристально здоровых детей в природе не существует. Да, мама может иметь проблемы с алкоголем, а прадедушка был выдающимся врачом. Мы были готовы к тому, что у нашего ребенка в истории его кровной семьи будет неблагополучие, что могут быть неврологические последствия. Но для работы с последствиями есть специалисты. А ребенка мы будем принимать и любить. Генетика — это такая загадочная штука. Нет ни одной семьи, которая состояла бы из одних академиков. И в нашей собственной истории можно найти самые разные примеры, как со знаком плюс, так и наоборот. Мы также знаем, что не может быть генетической склонности к алкоголизму, наркомании или криминальному поведению. Эта склонность может сформироваться в результате определенных условий и образа жизни. А условия и образ жизни зависят от воспитывающих ребенка взрослых.
Много случаев, когда приемные семьи сталкиваются с ранним сексуальным опытом ребенка, на этой почве случаются даже возвраты детей. Что бы вы посоветовали таким семьям?
Всегда важно помнить, что есть специалисты, к которым можно обратиться. Нет ничего зазорного в том, чтобы прийти на консультацию к психологу, неврологу, психотерапевту. Ситуации бывают разные. Не надо забывать о том, что подростки сейчас рано созревают, это также касается детей в детских домах. Средняя температура по обществу одинакова: возраст вступления в половые связи снизился, сейчас это уже около 12–14 лет. Так что проблему эту можно встретить и в самой обычной школе. Нужно понимать, что ребенок в этом не виноват, это беда нашего общества, а ребенку всегда нужна помощь.
Иногда ребенок сам выходит на трассу, чтобы заработать себе на кроссовки — ему старшие товарищи сказали, что это нормально, и он пошел. И в этой ситуации обязательно нужно разобраться, необходимо ему помочь. Ведь такая трагедия может случиться с любым ребенком, и не потому, что он какой-то испорченный, а потому что дети в нашей стране плохо защищены.
Иногда у детей есть страшный опыт сексуального насилия, и это может быть не записано в его истории, а вскроется через год-два жизни в семье. Такие дети требуют очень серьезной профессиональной работы. Тут родителям в одиночку не справиться. Дети, пережившие сексуальное насилие, разрушают себя изнутри. Они пытаются всеми способами уничтожить себя, уничтожая все вокруг. Это тяжелейшая психологическая травма. Даже если ребенка били смертным боем, это не разрушает его личность так, как сексуальное насилие.
«Если не можете усыновить, станьте наставником»
Почему в России не развита услуга сопровождения приемной семьи?
Каждой приемной семье необходимо быть на сопровождении у грамотного психолога, который поможет разрулить все сложные ситуации, но подготовленных специалистов, которые понимают особенности социального сиротства, пока мало. Я советую каждой приемной семье хотя бы раз в полгода приходить на беседу с семейным психологом — пусть это будет благотворительная организация или центр социальной защиты. Там услуги бесплатны. Мы в фонде, к счастью, смогли организовать весь комплекс сопровождения приемных семей, к нам человек может прийти на любом этапе. Может прочитать книгу и прийти в клуб просто, чтобы постепенно начать разбираться в теме. Может быть волонтером. Может прийти в нашу школу приемных родителей, чтобы стать кандидатом. Окончив школу и получив свои документы, может в рамках работы клуба познакомиться с детьми из детских домов. А когда люди уже приняли ребенка в семью, мы оказываем им поддержку. Повышение квалификации родителям нужно постоянно, поэтому у нас каждую субботу собираются ресурсные группы, мы проводим тренинги, семинары, люди приходят в свободном режиме. У нас есть клубы для малышей, для подростков. Сейчас мы нашли студентов-волонтеров, которые будут заниматься с нашими детьми репетиторством. И само сообщество наших приемных родителей очень ресурсное. Их встречи — это тоже своего рода терапия. Я вижу, как им важно собираться и обсуждать проблемы, которые у многих семей похожи.
Школа приемных родителей способна решать проблемы приемных семей?
Если эта школа не только готовит кандидатов, но и сопровождает семьи потом в течение многих лет, то в целом да. Но большинство ШПР сегодня эту функцию не выполняет. Хотя именно из занятий в ШПР я почерпнула гораздо больше в части психологии сиротства, чем за годы учебы в педагогическом вузе. Ничего этого я не знала. А потом я поняла, что этого не знают и люди, которые работают в детских домах, в органах опеки. И в итоге получилось так, что приемные родители оказались самой продвинутой частью общества в плане работы с детьми-сиротами.
Вообще я считаю, что подобный образовательный курс, где изучают психологию ребенка, теорию привязанности, семейные отношения, необходим не только перед появлением приемного ребенка, но и перед рождением кровного. Эти знания нужны каждому родителю. В идеале нам нужно ввести какой-то курс семейной жизни в девятом-одиннадцатом классах, потому что там абсолютный провал. Дети взрослеют и начинают жить половой жизнью, получая информацию у друзей, не понимая при этом последствий, ответственности за жизнь другого человека. Отсюда и такое легкое отношение к партнеру, к ребенку: можно погулять, забыть и бросить.
Что же вы поняли о психологии сиротства?
Детский дом — это искусственно созданный мир, в котором живут и работают законы, не имеющие совершенно никакого отношения ни к нашей стране, ни к нашей вселенной. Ребенок там лишен значимого взрослого. Его потребности в эмоциональном контакте, в любви и принятии не удовлетворяются. Он вообще не имеет собственной воли. Он живет всегда строго по расписанию. Он не может пойти прогуляться, когда захочет, или полежать в кровати, или почитать книжку. Потому что группа идет на праздник, и он должен идти вместе с группой. И не важно, что его вчера изъяли из семьи, и он находится в остром горе. Да, маму посадили, а ты должен идти и веселиться. Ребенок, и так страдающий от отсутствия близкого взрослого, попадет в совершенно ненормальные условия. И все вокруг искусственное. Вы же понимаете, что рожденное в неволе животное нельзя потом выпустить на волю — оно погибнет. А детей мы воспитываем в неволе и потом выпускаем в сложный мир, о котором они ничего не знают. За забором детского дома у них не было шансов освоить семейные отношения, быт, заботу о себе. Не было опыта желаний, усилий и достижений. В детдоме живут на всем готовом в отличие от семьи, где с младенчества дети вовлечены в домашние дела, в помощь взрослым. Еще недавно большинство ребят из детских домов не доживали до 30–40 лет. Они не имеют понятия о службах помощи, они не понимают, кому можно верить, а кому нельзя. Не справляются с эмоциональными нагрузками, с бытом. Вот история: выпускник детского дома получил квартиру, в чайнике варил и суп, и макароны, мусор кидал в санузел, трубы забились, и он не знал, куда обратиться. Так и жил, пока соседи не вызвали милицию, потому что запах стал невыносимым.
Это потому что в детском доме ребенка не учат самостоятельной жизни.
Этому невозможно научить в аудиторных условиях — ребенок наблюдает за взрослым в семье и так учится. В детском доме это невозможно.
Многие люди хотят помогать сиротам. Как это делать грамотно?
На содержание одного ребенка в сиротском учреждении тратится в среднем 60 тыс. рублей в месяц, в Москве этот показатель еще выше, огромные деньги в масштабе страны. Но в итоге у нас социализируется в среднем один ребенок из десяти, а остальные по краю ходят, и смертность среди них высокая. Если действительно хотите помочь — не везите в детдом подарки. Деньги в системе есть. Если не можете усыновить, станьте наставником. В нашем фонде, например, работает школа наставников. Навещайте по выходным, возите с волонтерами на экскурсии, забирайте в гости — сегодня есть такая возможность. Важно, чтобы ребенок выходил в обычную жизнь и видел, как люди живут.
Автор Ольга Алленова
Источник «Коммерсант Власть»
